Морской царь и Василиса Премудрая - Страница 2

Пошел охотник на поляну; а там лежит зверья побитого видимо-невидимо, куницам да лисицам счету нет! Отточил нож на бруске, поснимал звериные шкуры, свез в город и продал недешево; на те деньги накупил в запас хлеба, и насыпал три закрома большущие — на три года хватит! Проходит один год — опустел один закром; у орла силы все не прибывает. Взял охотник нож, отточил на бруске. «Пойду,— говорит,— зарежу орла; здороветь он не здоровеет, даром только хлеб ест!» — «Не режь меня, добрый человек! — просит птица орел.— Потерпи хоть еще годок; будет время — добром тебе заплачу».— «Ну, господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил год, прокормлю и другой».

Вот еще года как не бывало, опустел и другой закром; у орла все силы не прибывает. Говорит охотник: «Пожалел я в прошлое лето орла, а нынче, видно, конец пришел: здороветь он не здоровеет, только даром хлеб поедает! Пойду его зарежу». Взял нож, отточил на бруске и пошел к орлу: «Ну, орел! Прощайся со светом божиим. Лечил я тебя, лечил, а толку нет ничего; только занапрасно хлеб на тебя извел!» — «Не режь меня, добрый человек! Потерпи еще годок; будет время — добром тебе заплачу».— «Господь с тобой! Не возьму греха на душу; кормил тебя два года, третий куда ни шел!» На третий год стал орел выправляться, стала прибывать у него сила великая, богатырская: хлопнет крыльями — в избе окна дрожат.

Вот и третий год на исходе, во всех закромах пусто; остался охотник без хлеба. «Спасибо тебе, млад охотничек,— говорит ему орел,— что умел ты меня выходить». Посадил на себя того охотника и полетел с ним по поднебесью к морю-океану, да как забрал в самую высоту — встрепенулся и сбросил его вниз. Сажен на двадцать только не дал ему долететь до синя моря, подхватил и посадил к себе на спину. «Хорошо ли тебе было?» — спрашивает орел охотника. «Уж чего хуже этого,— отвечает он,— я думал: смерть моя пришла!» — «Таково-то и мне легко было, как приходил ты с ножом ко мне в первый год».

Поднялся орел повыше прежнего, встрепенулся и сбросил охотника и, не допускаючи его до синя моря сажен на десять, подхватил опять к себе на спину. Сидит охотник ни жив ни мертв. «Каково показалось тебе?» — спрашивает орел. «Чего хуже этого! Уж лучше бы ты один конец положил мне, да не томил моей душеньки».— «Таково-то мне было сладко, как приходил ты с ножом ко мне на другой год. Умел же ты меня помиловать, не останусь и я в долгу. Полетим,— говорит,— к моей старшей сестрице; станет она тебе давать много злата, и сéребра, и кáменья самоцветного — ничего не бери, проси сундучок».

Долго ли, коротко ли, прилетают они в тридевятое царство, в тридесятое государство. Выбегала навстречу им старшая сестрица, стала брата целовать, миловать, крепко к сердцу прижимать: «Свет ты мой милый, братец любезный! Где был-побывал, в каких землях странствовал? Уж мы по тебе давно сокрушались, слезами горючими обливались».— «А и вечные веки бы вам по мне сокрушаться да слезами горючими обливаться, коли б не сыскался мне благодетель — вот этот охотник; он меня три года лечил и кормил, чрез него свет божий вижу».

Взяла орлова сестрица охотника за руку, повела его в подвалы глубокие; в тех подвалах лежит казна великая: злата и сéребра — полные кучи, кáменья самоцветного целый угол навален. «Бери,— говорит,— сколько хочется». Отвечает ей охотник: «Не надо мне ни злата, ни сéребра, ни кáменья самоцветного; коли милость твоя будет, отдай мне сундучок». Как услышала таковы слова старшая сестрица — тотчас из лица переменяется, на иной лад речь поворачивает.