О Горе-горянине, Даниле-дворянине

Горе-горянин, Данило-дворянин — жил он у семи попов по семи годов, не выжил он ни слова гладкого, ни хлеба мягкого, не то за работу получил; и пошел он в новое [иное] царство лучшего места искать. И палася ему навстречу бабка голубая шапка: «Куды, — говорит, — Горе-горянин, Данило-дворянин, путь-дорогу держишь?» Отвечает ей Горе-горянин, Данило-дворянин: «Жил я у семи попов по семи годов, да у дядюшки князя Владимира девять лет; не выжил я ни слова гладкого, ни хлеба мягкого, не то за работу получил». — «Что дашь от добра? — говорит ему бабка голубая шапка. — Доведу тебя до места хорошего. Будешь ли, — говорит, — поить-кормить, при смерти в зыбке качать?» — «Буду, — говорит Данило-дворянин, — кормить-поить, при смерти в зыбке качать». И пошли они вместях, и довела она его до места хорошего; вот и дошли они до двора: двор как город, изба как терем, комли не отрублены, вершины на сарай загибаны.

Вот она и поставила его под окошечко, а сама в палаты вошла. В палатах живет одна себе Настасья-царевна; вот наша бабка голубая шапка вошла, помолилась, на все четыре стороны поклонилась, а Настасье-царевне в особицу. «Эка, Настасья-царевна! Какая ты, — говорит, — хоро´ша-пригожа, а живешь ты одна!» — «Как быть, бабушка! — говорит Настасья-царевна. — Уж так привелось; нет никого, так живешь и одна; что делать?» — «Вот, — говорит бабка голубая шапка,— я тебе привела мо´лодца; поглянется ли?» Сейчас в околенку брякнула, он и бежит в покои. Прибежал он в покои, богу помолился, на все четыре стороны поклонился, Настасье-царевне в особицу. Вот он Настасье-царевне и приглянулся, и стала она с ним жить да поживать.

Вот она с ним живет долго ли, коротко ли, и посылает его к дядюшке князю Владимиру: «Зови его в тысяцкие, жену его Оброксу в сватьи; надоть, — говорит, — нам с тобой обвенчаться». Вот он сейчас обувался-одевался и прибежал к дядюшке князю Владимиру. Прибежал он к дядюшке князю Владимиру в терем, богу помолился, на все четыре стороны поклонился, а князю Владимиру на особицу. Вот он и говорит: «Дядюшка князь Владимир! Милости просим к Настасье-царевне в тысяцкие, жену твою Оброксу в сватьи, надоть нам с ней обвенчаться». У дядюшки князя Владимира сидят в это время гости енаралы за столом и говорят ему: «Дядюшка князь Владимир! За экого чужестранного ладишь ты отдать Настасью-царевну; нет ли у нас людей хороших? Накинь на его такую службу, чтоб ему ввек не сделать». — «А какую же, — говорит, — накину я на него службу?» — «А такую, — говорят, — чтобы к утру выстроил церковь».

Вот он и пошел домой кручинен-невесел, головушку повесил. Вот Настасья-царевна встречает его и говорит: «Что ты, Горе-горянин, Данило-дворянин, кручинен-невесел, головушку повесил? Разве тебя, — говорит, — дядюшка князь Владимир царским питьем обошел или бранным словом нашел?» — «Нет, — говорит Горе-горянин, Данило-дворянин, — и бранным словом не нашел и питьем царским не обошел; а енаралы на меня службу накинули». — «А какую, — говорит, — службу?» — «А такую службу: приказали к утру церковь изготовить». — «Не твоя печаль, не тебе и качать! — говорит Настасья-царевна. — Молися спасу, ложися спать; утро вечера мудренее». Вот он спасу помолился и спать повалился, а Настасья-царевна вышла на круто´ красно крыльцо, скричала богатырским голосом, засвистала молодецким посвистом: «Служки, няньки, верны служанки! Кто дереви´ны вези, кто строй станови, чтоб к утру церковь поспела». Вот как словом, так и делом; сейчас церковь готова.