Фенисно-ясно-сокол-перышко

Жил-был купец, у купца было три дочери. Собирается купец на ярмарку и спрашивает своих дочерей: «Что вам купить?» Старшая говорит: «Купите мне на платье материи». Вторая говорит: «Купите мне шарф». Третья говорит: «Купите мне фенисно-ясно-сокол-перышко». Долго ли коротко ли ездил купец; приезжает домой. Этим дочерям привез, а той позабыл. Она стала плакать. «Ну не плачь, говорит. Я опять скоро поеду на ярмарку и привезу! Утешу тебя!»

Скоро опять собирался он ехать на ярмарку и спрашивает дочерей: «Что вам купить?» Первая говорит: «Браслеты», вторая говорит: «Серьги», а третья говорит: «Фенисно-ясно-сокол-перышко». Долго ли, коротко ли ездил, воротился. Этим привез, а меньшой опять позабыл. Она заплакала; он опять утешает ее: «Привезу, говорит, тебе; скоро, говорит, опять поеду».

Собрался опять ехать на ярмарку и спрашивает дочерей: «Что вам купить?» Первая говорит: «Атласные башмаки», вторая: «Кольцо», третья: «Фенисно-ясно-сокол-перышко». Долго ли, коротко ли ездил, возвратился и привез покупки всем трем дочерям.

Вот меньшая и стала все с этим перышком постоянно в спальне сидеть. Вот сестры-то ее и говорят между собой: «Что это такое значит? Что она там разговаривает? Подслушаем», — говорят. А перо-то было волшебное: то был царский сын. «Давай, — говорят сестры-то, — сделаем между собой вечер, позовем ее к себе и попотчуем ее всякими напитками, вином». Вот и пригласили ее и напоили пьяной. Пошла она в свою спальню и заснула крепким сном. Сестры-то ее вошли в ее спальню; на окне, куда прилетал фенисно-ясно-сокол-перышко, натыкали ножей. Он прилетает к ней, изрезался ножами и видит, что она спит и написал своею кровью: «Если ты меня любишь, то ищи меня за тридесять земель в тридесятом царстве».

Проснулась она, увидала и от горя начала плакать и стала проситься у отца искать фенисно-ясно-сокол-перышко. Он ей долго не позволял; она его упросила. Он ее отпустил. Пошла она в кузницу, заказала трои чоботы железные, три прута железные и три просфиры железные. Сделал ей кузнец трои чоботы железные, три прута железные и три просфиры железные, и пошла она.

Шла, шла, шла; чоботы избила, прут изломала, просфиру сглодала. Подходит к избушке, а избушка стоит на курьих ножках, повертывается. «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом». Избушка повернулась. Вот она взошла в избушку, а там баба-яга из угла в угол перевертывается: одной губой пол стирает, а носом трубу закрывает (у ней нос с Перевицкий мост!). «Фу, фу, фу, говорит, бывало русского духу слыхом не слыхать, видом не видать; а нынче русский дух на ложку садится и в рот катится. Что, красная девица, дело пытаешь или от дела лытаешь?» — «Бабушка, не столько от дела лытаю, сколько дело пытаю». — «Зачем же, говорит, сюды пришла?» — «Да вот что, бабушка. Было у меня фенисно-ясно-сокол-перышко; было да улетело». — «О-о! Это мне родственник! На´ вот тебе серебряное блюдечко и золотое яблочко — само катается. Ступай и дойдешь ты до такой же до кельи к моей двоюродной сестре, она тебе путь покажет. Я, говорит, зла, а она еще злее меня. Прощай же, не медли!» Пошла; шла, шла, шла. Чоботы избила, прут изломала, просфиру изглодала. Подходит, видит: стоит избушка на курьих ножках, повертывается. «Избушка, избушка! Стань к лесу задом, ко мне передом!» Избушка поворотилась. Она вошла. Там баба-яга из угла в угол переметывается, одной грудью печь заметает, а другой трубу закрывает. Она зубами заскрипела: «Фу, фу, фу! Бывало русского духу слыхом не слыхать, видом не видать; а нынче русский дух на ложку садится и в рот валится».