Мужицький сын освобождает двух купеческих дочерей от разбойников

Были у мужицька три сына. Два при отце жили, а третей ходил по цюжой стороне. Ну, вот ён через год — через два домой возвратилсы. Ну отець ему и говорит: «Топерь вы окопились все, я вас и разделю топерь.» Ну, вот всем разложил по части и ему часть даёт. А он и говорит: «Мне не надо, тятенька, доли — ни земли, ни скота! Благослови меня только! Я поеду по цюжой стороне ходить». Ён ево благословил и сказал: «Возьми, дитя, сто рублей! Пойдёшь только дорогой, в сторону не заходи; пойдёшь в город, как исть ни захочешь, не ходи туда, куда станут звать, а иди туда, куда не приглашают». — «Ланно!»

Ён и отправилсы в путь-дорожиньку. Вот шёл ён, много ли мало ли места шёл, видит: два человека сидят. Цитают деньги двое, а на три грудки раскладывают. Ён подумал, подумал: «Отець, не велел заходить в сторону, а я давай зайду, посмотрю, што они делают!» Вот вошёл и говорит: «Бог помоць, добрые люди! Што вы тут делаете?» — «А вот, говорит, деньги цитаем!» — «Што же вы, говорит, двое, а деньги кладите на три грудки?» — «Две грудки нам с братом двоим, а третья на цясливого. Вот ты подошел, ты и цясливой — обирай деньги!» Ну, вот ён обрал третью грудку — сто рублей в грудке; обрал и отправилсы в путь-дорогу. Вот попошёл немножко, цюет, сзади бегут два целовека. «Стой, мужик, говорят, давай деньги!» Ён их сразу узнал, што они цитали деньги. «Што вы, говорит, какие у меня деньги? Вы сами мне, говорит, дали!» — «Сказано, што давай!» Сейчас ево разболокли, свои деньги взяли и которые отец дал. Вот эти люди отстали от нево.

Ён встал, пошёл своей дорогой. Дошёл до города. Идёт городом. Видит: высокой, хорошой купецецькой дом. На мосту стоит старушка и зовёт: «Зайди, милый целовек, покушай хлеба-соли! Отдохнёшь и опять поедешь». А ему очень есть захотелось, невтерпёж. «Дай, говорит, зайду! Где ещё там покормят, а тут сразу накормят!» Ён и зашёл. Старушка ево всяциной накормила, напоила. «Отправляйсы, добрый целовек, теперь спать!» Отворила ему двери, ево туда и отправила. Она ево пихнула и двери заперла. Ево одново оставила. Помещенье тёмное, холодное, пустое, негде поместить. Этот народ, который ево догонял и деньги обирал, — сыновья этой старухи. Вот оне и приходят все домой. Отец с одной стороны и оне с другой, с добыцей тоже. Старуха и спрашивает: «Ну, как, говорит, севодня, хороша ли добыця?» — «Да ницево, говорят, со´тенок пяток вы´борошили севодня!» А ён там всё слышит в этой комнате. Ёна и говорит им: «У меня ешшо заперт ёдин, может быть, и с деньгам!» Вот оне поужинали, чаю напились и спать улегли. Вот ён цюет, што все уснули крепким сном. Вот ён поглядел — на полу шшит. Вот ён подыну´л этот шшит и туды опустилсы. Вот ён опустилсы в это подпольё, а там целое подпольё телов мёртвых лёжит. Вот ён думаэт: «Не в хорошее место зашёл! Правду отець говорил — не заходить!» Вот эта-то старуха дверей и забыла запереть, когды ево пускала. Вот ён цюет, што все уснули. Откута´л, откута´л двери потихошеньку и отку´тал. По´ дому тихошенько, тихошенько да на ципоцьках прошёл. Никто и не цюет. Вот и в сини вышел. В синях дверей много, к которым не подойдёт, все заперты. «Вот теперь-то я и попал! Много дверей, а все заперты! Топерь-то и смерть моя пришла!» Вот ходил, ходил по´ мосту, искал, искал дверей, наконец нашёл — двери не за´перты. Вот ён откутал потихошеньку и вышел опять не на улицу, а на белой двор. Этот белой двор обнесён железным большим цястоколом; каждая цястоколина вострая, никак не перелезть туды и не слезть: высоко оцень. Вот ён стоит и думаэт: «Вот топерь-то я попал! Топерь смерть моя будет!»